Как в первый раз отмечали юбилей Москвы

Отметить юбилей с культурным размахом

Первое упоминание о 700-летии Москвы чаще всего приписывают историку Михаилу Погодину, но на самом деле об этой дате заговорили ещё в 1831 году. Именно тогда Николай Языков написал стихотворение «Ау!», где были такие строки:

Я здесь! Да здравствует Москва!

Вот небеса мои родные!

Здесь наша матушка-Россия

Семисотлетняя жива! [1]

Десять лет спустя похожие слова прозвучали в послании Каролины Павловой «Графине Е.П. Ростопчиной». Затем поэтесса не раз прославляла Первопрестольную в своих произведениях («Москва», «Разговор в Кремле» и другие). Ещё через год, в 1842-м, круглую дату упомянул Степан Шевырёв в стихотворении «Железная дорога» [2]. Все эти литераторы тесно общались со славянофилами и с Погодиным, и можно предположить, что поэтические строки стали откликом на разговоры единомышленников.

Сам Погодин почему-то упустил замечательную возможность обозначить приближающийся юбилей в докладной записке «О Москве», которую он подготовил в 1837 году для цесаревича Александра Николаевича, будущего императора Александра II. Обошёл этот момент молчанием и профессор Иван Снегирёв в монографии «Памятники московской древности», выпущенной в начале 1840-х [1].

Михаил Погодин поднял важную тему лишь в 1846-м, опубликовав в своём журнале «Москвитянин» статью «Семисотлетие Москвы». Зато к вопросу он подошёл масштабно, предложив для празднования юбилея длинный список мероприятий. Большинство из них сводилось к подготовке статей и книг об истории города, его достопримечательностях, особенно церквях и монастырях, об основных учреждениях — от почтамта и полиции до университета и театров. Также в перечень вошли жития святых, биографии учёных, литераторов, художников и других знаменитых горожан, юмористические описания московских нравов и изображение города на живописных полотнах [3].

Погодин рассматривал празднование как грандиозный культурно-просветительский проект. Объективно говоря, предложение было чисто умозрительным. Во-первых, не хватало систематизации: автор перечислил всё, что ему «пришло на мысль», не потрудившись выстроить единую логичную конструкцию. Во-вторых, для осуществления масштабного проекта не было ни времени, ни ресурсов — вряд ли нашлось бы достаточно специалистов, которые могли бы в такие короткие сроки справиться с намеченными задачами [4].

Впрочем, Погодин и сам написал в конце: «Будет ли что-нибудь из этого? Едва ли — мы поговорим теперь, покричим ещё с большим удовольствием, поспорим, а дело сделать — не поспеем». Увы, он оказался прав. В том числе насчёт споров.

Литературно-публицистическая полемика: Москва или Санкт-Петербург?

Поспорить было о чём. Одним камнем преткновения стала дата, которую следует считать днём рождения города. Достоверных сведений об основании Москвы не сохранилось: летописные источники и церковные документы, противореча друг другу, называли 880, 1117, 1140, 1147 и 1156 годы. Николай Карамзин в «Истории государства Российского» принял за точку отсчёта 1147-й, под которым Москва впервые упомянута в Ипатьевской летописи. Признавая его авторитет, большинство учёных придерживались этой версии.

Но приближающийся юбилей требовал точности: в какой день отмечать? Летопись обращается к церковному календарю: князья Юрий Долгорукий и Святослав встретились в праздник Похвалы Богородицы. Карамзин решил, что это 28 марта; Михаил Погодин и Александр Герцен поддерживали этот вариант. Однако профессор Иван Снегирёв по пасхальным сдвигам вычислил другую дату — 5 апреля, за неё выступили также историк Пётр Хавский и Иван Забелин, будущий директор Исторического музея [5, 6]. Если бы они знали, как наивна эта дискуссия в глазах императора…

А вот другая полемика выглядела куда серьёзнее — это был вопрос политический. По словам Александра Герцена, в 1845–1846 годах споры о Москве и Петербурге, об их значении для России повторялись ежедневно. Западники и славянофилы противопоставляли старую и новую столицы: патриархальность одной и новаторство другой, духовность — рациональность, в Москве всё больше бояре и купцы, в Санкт-Петербурге — чиновники и придворные… Истоки дискуссии можно найти ещё в произведениях Карамзина; потом в ней участвовали практические все блестящие умы эпохи: Пушкин и Гоголь, Грибоедов и Вяземский, Белинский и Погодин. При этом каждый трактовал любое качество как плюс или минус в соответствии со своим мировоззрением, а некоторые, как Герцен, и вовсе были против обеих столиц [1, 7].

Наиболее яростно отстаивал честь и главенство Москвы один из идеологов славянофильства Константин Аксаков. В том же 1856 году он опубликовал в «Московских ведомостях» статью «Семисотлетие Москвы», прославляя Первопрестольную как символ национального единства. Подхватив лозунг Николая Языкова «Да здравствует Москва!», литератор сделал его лейтмотивом многих своих поэтических и драматических произведений, например водевиля «Почтовая карета» и пьесы «Освобождение Москвы в 1612 году». Кроме того, Аксаков выступал за возвращение Москве статуса столицы. За смелые идеи писатель не только сталь объектом пристального внимания цензурного комитета, но и долгое время находился под полицейским надзором [7].

Литературно-публицистическая дискуссия о двух столицах продолжилась и в юбилейном, 1847 году. Её подхватили поэты Фёдор Глинка, Михаил Дмитриев и Аполлон Григорьев, демонстрируя крайние точки зрения — от восторженного поклонения перед Москвой до разочарования в ней. Примирить спорщиков постарался Николай Мельгунов, отметив в статье «Несколько слов о Москве и Петербурге», что города не стоит сравнивать, они оба одинаково важны для России и хорошо дополняют друг друга [2, 7].

Светло и равнодушно

Как предложение отметить 700-летие дошло до Николая I, точно неизвестно. Единственное упоминание об этом сохранилось в дневниках москвички Елизаветы Поповой: Степан Шевырёв объяснил важность юбилея министру народного просвещения Сергею Уварову, а тот изложил вопрос императору. Государь якобы ответил: «Празднуйте, как хотите, и делайте, что хотите» [1].

Исследователи ставят под сомнение этот эпизод, особенно безразличие Николая I. Напротив, его явно настораживало стремление общественности устроить грандиозное торжество. В глазах царской семьи Москва давно отошла на второй план, и призывы вернуть ей столичный статус походили на революционный лозунг. Поэтому император принял поистине соломоново решение: праздник устроить, но незаметный.

Генерал-губернатор Москвы князь Алексей Щербатов получил высочайшие указания всего за несколько дней до конца 1846 года. Подготовка была спешной: торжество назначили на 1 января. Государь сделал ловкий политический ход: отреагировал на инициативу общественности и в то же время связал ей руки.

Дело в том, что празднование, по сути, свелось к церковным церемониям — проповедям, молитвам и колокольному звону в Кремле. Главным эпизодом стало «торжественное молебствие» в кафедральном Чудовом монастыре, где литургию служил московский митрополит Филарет [4, 8]. Разумеется, на церковном празднике не было места светским речам и диспутам — славянофилов лишили возможности высказывать крамольные идеи.

Большинство москвичей и не знали, что в первый день 1847 года отмечается ещё и юбилей города: распоряжение Щербатова опубликовали прямо 1 января, а кому в этот день до газет? Кроме перезвона, догадаться о том, что это особый праздник, можно было лишь по вечерней иллюминации. Вот как её описал Фёдор Глинка в статье «Семисотлетие Москвы»:

«Городская часть и длинные линии лавок опоясаны были широкою огненной лентой и по столбам обнизаны огнями. Подножие памятника Минина и Пожарского было также освещено, а по сторонам его отличались две высокие пирамиды с замечательными надписями. Императорский Московский университет, осыпанный огнями, и многие другие здания привлекали толпы двигавшегося народа, между тем как длинные ряды экипажей тянулись по улицам под розовым заревом освещения. Можно сказать, что Москва встретила 1847 год и своё семисотлетие светло и радушно» [9].

Есть сведения, что поэт преувеличил масштабы иллюминации: сильный ветер быстро задувал пламя. Едва ли не единственное подтверждение тому, огни все же были, можно найти в мемуарах некоего Фёдора Гилярова: «Вечер. Я стою за воротами нашего домика на Малой Царицынской улице под Девичьим близ Новодевичьего монастыря. Ярко пылают две-три сальные плошки. Я понимаю и радуюсь: это празднуется семисотлетие Москвы» [1].

Вероятно, доверять Глинке стоит не больше, чем воспоминаниям Поповой…

Празднования в узком кругу

Из дневников и писем москвичей можно узнать, что 1 января 1847 года юбилей Москвы отмечали в основном в семейном или дружеском кругу. Например, славянофил Василий Панов собрал родных и единомышленников (среди гостей была и вышеупомянутая Елизавета Попова) на именины, но на встрече звучали и тосты за Москву. Михаил Погодин вспоминал «приятный разговор» за обедом у коллеги-историка Степана Нечаева, где присутствовал также Филипп Вигель — близкий знакомый Пушкина. Хозяин созвал гостей, чтобы отпраздновать Новый год и 700-летие «нашей матушки Москвы» [1, 4].

В тот же вечер Погодину написал Михаил Дмитриев:

«Вот вам и торжество семисотлетия… Вспомните, что Вы предлагали… а сделалось очень просто; да ещё этим и вперёд всем патриотам рот заткнули; теперь уж нельзя ничего ни пожелать, ни предполагать, ни предлагать: торжество было, всё кончено!.. Что узнал теперь народ из этой иллюминации? Ровно ничего… Этим не вспомянули торжества семисотлетия, а заставили забыть его или об нём не думать, сливши его с Новым годом!» [1, 4]

В том же письме поэт изложил свою программу:

«Всего приличнее было сделать трёхдневное торжество, начав его именно 28-го марта, которое приходится в пятницу на Святой неделе, когда и без того бывает гуляние и собрание народа. В первый день пусть было бы торжество церковное и иллюминация; на другой день торжество учёное — в Университете и бал у генерал-губернатора и опять иллюминация; на третий день — торжество народное: и быки жареные на площадях, и фонтаны, а вечером бал в Благородном собрании для дворянства и купечества и иллюминация... Да мало ли что можно бы придумать, а Москва этого стоит!» [1, 4]

Похоже на размахивание руками после драки… Но в феврале дворяне всё-таки встретились в зале Московского благородного собрания, чтобы разыграть живые картины и шарады «Столица», предложенные Фёдором Глинкой. Роли исторических деятелей прошлого исполняли князья и бароны, к ним присоединился и композитор Римский-Корсаков. Западники потешались над забавой, а вот режиссёру было не до смеха: драматург Николай Сушков усмотрел в постановке плагиат на свою поэму «Москва», которую он собирался издать к юбилею. Оскорблённый автор угрожал обидчику физической расправой, так что Глинке пришлось искать защиты у самого князя Щербатова [1, 4].

Интересно, что неудачное официальное празднование имело и весьма позитивное последствие. В пику властям 28 марта Погодин организовал у себя дома торжественный обед. Он пригласил и сторонников — Шевырёва, Дмитриева, Снегирёва, и идеологических противников — Константина Аксакова, Ивана Киреевского, Алексея Хомякова и других славянофилов. Без споров не обошлось и в этот день, но в тостах за Москву все были единодушны [1]. 

Ещё одна попытка: «три четверти тысячелетия»

В конце XIX века вопрос о праздновании юбилея Москвы прозвучал вновь. Историк Николай Бочаров выпустил несколько статей, где вспоминал неудавшийся праздник в честь 700-летия и предлагал «три четверти тысячелетия» наконец отметить по-настоящему. Критикуя предшественников за несогласованность действий, он прежде всего ратовал за создание специального комитета и организацию масштабной исторической выставки, в которой должны участвовать все учёные общества и отраслевые учреждения города.

В свою очередь, считал учёный, выставка подтолкнёт к созданию подробного исторического «Описания Москвы». Эта серия трудов была задумана ещё в 1880 году, но за 15 лет вышло лишь два тома «Материалов» (библиографии) к ним. Иван Забелин, назначенный главным редактором издания, составил план публикаций, очень напоминающий расширенный список тем Погодина. Бочаров одобрил перечень. Вообще этой идее он придавал большое значение — в отличие от традиционных юбилейных празднеств, для которых «общий церемониал уже достаточно выработан» в Одессе и других «младших братьях Москвы» [4].

Настрой у Бочарова, в противовес Погодину, был весьма оптимистичен: «Чувства любви и уважения к родной старине, рост национального самосознания… значительно подвинулись вперёд за последние годы, — так что празднование 750-летия Москвы было бы теперь как нельзя более кстати» [4].

Но и его проект оказался утопией. Масштабный праздник ожидал Москву лишь в честь 800-летия. Случилось это при другой власти, по сути — совсем в другой стране…

Использованные источники

1. Дмитриев С.С. Русская общественность и семисотлетие Москвы (1847 г.) // Исторические записки. Т. 36. — М., 1951. — С. 219–251.
2. Бак Д. Семисотлетие Москвы как историко-культурный текст // Politropon. К 70-летию В.Н. Топорова. — М. : Индрик, 1998. — С. 992–1014.
3. Погодин М.П. Семисотлетие Москвы // Москвитянин. — 1846. — Ч. 1. — №1. — С. 287–289.
4. Бочаров Н.П. К семисотпятидесятилетию Москвы // Русское обозрение. — СПб. : 1896. — С. 353–375.
5. Кайгородова Т.В. Научное историко-хронологическое знание в России в XVIII — начале ХХ века : диссертация. — Барнаул : Алтайский государственный университет, 2012. — С. 135–139.
6. Наек Е.Л. Отечественная хронология конца XVIII в. — 1991 г.: историографический опыт : диссертация. — М. : МГОУ, 2010. — С. 164–165.
7. История Москвы с древнейших времён до наших дней. В 3 т. Т. 2. XIX век. — М.: Мосгорархив, 1997. — С. 16–23.
8. Москва юбилейная. Так это было. — М. : Мосгорархив и др., 1998. — С. 20–21.
9. Хавский П.В. Семисотлетие Москвы, 1147–1847, или Указатель источников ее топографии и истории за семь веков. — М. : Университетская типография, 1847. — С. 506–512.